В композиции простой люд, монахи, старешины и конные князья смело и естественно выражают вольные, исконно-славянские характеры, подсказанные иконописцами. А мощный и зазывный звон тяжелого колокола многие, натурально ощущали на просмотрах.
«Такова должна быть монументальная пропаганда!» — заметил тогда один из академиков, «...а не стандартные резиновые лица с аккуратными складками на модной одежде из ателье, как на западе».
Томский был не только нашим Ректором, но и Президентом Академии художеств СССР, и он, как только я закончил институт, заказал мне увеличение этой работы с 50 см. высоты до размера 1,6 м., в гипсе. Летом я поехал в Феропонтов монастырь и срисовывал там фрески Дионисия и сыновей. В годы марксизма-ленинизма книг по иконописи не издавали и то, что удалось найти, не впечатляло. А хотелось создать произведение в иконной стилизации и попасть в колорит православной Руси того времени. И я рисовал монастырь и фрески, проникаясь духом лихой, вольной, но в то же время духовно богатой эпохи. На штукатурке прямо, на росписях было много автографов на старо-славянском, в том числеи влюбленных пар. Расписались там и солдаты, возвращавшиеся после войны с Наполеоном в 1812 году.
3.JPG)
Вернувшись в мастерскую я пригласил увеличителя, он сварил каркас, набрал пластилин и я приступил к делу.
Мою работу приняли на ура и заплатили небольшой гонорар. Даже хватило на то, чтобы хороший форматор сделал дорогостоящую кусковую форму, которая позволяла отлить две и более копий. Весь гонорар так и ушел на форматора и на два отлива.
Это была середина или скорее, конец семидесятых годов. Первый мой авторский отлив я затонировал под старую бронзу, и оставил себе на память для будущего увеличения памятника и показа на выставках. Второй тоже затонировал и отдал Академии художеств. Ее я видел один раз после выставки в Киеве. Там ей поотбивали ноги, копья и попросили после еще и бесплатно отреставрировать...
Гипс от переездов страдает, в каком состоянии теперь она в запасниках Российской Академии возглавляемой Зурабом Константиновичем, предсставить сложно.
И так, я в Третьяковке с этой работой и моим личным первым отливом среди Васнецова, Верещагина и других гениев ушедших в мир иной!
Торжественное открытие, поет хор.
Правда из живых, кроме меня, там выставил свою работу только Илья Глазунов.
Мой триптих на самом видном месте, стоит на их солидных дубовых подставках, и оглушает звуком набата.
По-моему именно тогда мне впервые в скульптуре удалось изобразить мощный, ощутимо слышимый звук. Мой Вечевой колокол призывает к единству всех племен для солидарной защиты отечества, он созывает народное Вече и совет Старейшин!
В те годы я не имел права изображать на хоругвях лики Спасителя и Святых, нельзя было перестараться с иконной стилизацией. Вечно что-то сковывало, не давало развернуться во всю ширь. Но мои произведения нравились не только простым людям, но и академикам, и искусствоведам. Просто я вечно придираюсь к себе, глядя с высоты своей зрелости, будучи требовательным к моим прошлым работам, но и не забываю себя похвалить там, где это заслуженно. Ведь от своих открытий и удач автор, да и любой человек, естественно получает радость и удовольствие.
За эту работу, позже, я получил премию Академии Художеств СССР.
Открытие приветствовал директор Третьяковки Королев Ю. К., министр культуры Меленьтьев Ю. С., написавший хорошую статью об этом событии, которую начал с первых строчек гимна СССР, «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь!», но ни строчки не написав при этом ни о Святом Сергии Радонежском, ни о Пересвете и о Православии. Моя работа стояла в кругу великих живописцев, можете посмотреть об этом событии — 600 лет Куликовской битвы в Государственной Третьяковской галерее: «киножурнал новости дня 1980 № 34».
Чёрно-белые кадры торжественно передают атмосферу праздника в честь одного из великих событий нации, сплотившейся под Православными знаменами.
Вижу на выставке, как около моей работы собрались седовласые академики и деятели культуры. Слышу, как директор Третьяковки Юрий Константинович, громко с гордостью говорит: «Это наш Шенгелия!», а академики отрицают: «Нет, наш!».
Ведь у них в коллекции тоже стоял второй отлив композиции, пылился в запаснике, заказчиками которого, и хозяевами они теперь являлись.
Юрий Константинович Королев взглянул на меня, совсем еще молодого скульптора, недавно закончившего институт, и обратился с просьбой отлить мое произведение для Третьяковки в бронзе. «С удовольствием, только не на что», — ответил я, растерянно улыбаясь. «Мы оплатим Вам литьё!» — последовало его утверждение. И надо сказать, он не обманул, через пару недель, лично сам директор Третьяковки мне позвонил, и сказал, что они оплатят литье, около трех тысяч рублей, в Мытищенскую литейку.
Я поинтересовался, что получу за эту работу, и мне объяснили, что, так как я уже получил «гонорар» от Академии за гипс, то мне они заплатят 300 рублей за авторскую проработку в бронзе. Это была по тем временам двухмесячная зарплата.
А вот директор литейки в Мытищах мне объявил, что у них очередь на три года вперед, и Третьяковка им не указ.
Таким образом я понял, что придется учиться давать взятки и расстаться с гонораром, но все равно еще ждать, и делать реверансы.
Я знал эту литейку, и знал, как автор вынужден регулярно поить литейщиков водкой, а мастера цеха реже, но коньяком. Плюс полгода бесплатно драить, шлифовать, шкурить и полировать, а потом тонировать азотной медью и азотным серебром одиннадцать фигур!
Для осуществления этой эпопеи мне пришлось бы залезать в долги, а отдавать тогда было не чем. Регулярной работы не было, заказов тоже.
Торговаться с Третьяковкой мне было неудобно, странно и стыдно, да и не умел я этого тогда.
В Испании есть Богиня удачи она спереди очень красивая с пышными волосами, а сзади лысая! Не сообразил вовремя, не ухватил удачу за локон, и она повернет к тебе лысый затылок! Не использованная Божья милость во многих религиях считается грехом.
Если-бы я, как-то сделал не понятный мне тогда фокус, и всё-таки перепрыгнул бы через свою голову, и отлил работу в бронзе, то она стояла бы сейчас в Третьяковке!
Сразу же после института, только что, вступив в союз художников, я стал бы Академиком. Но делать долги было не в моих правилах, и регалии тогда меня не интересовали, как и сей час. Юношеский задорный максимализм не давал различать умудрённых сединами благородных деятелей культуры, действительно глубоко чувствующих искусство, развивающих эту культуру, морально поддержавших тогда меня, от коммунистических конформистов, которых везде было множество.
Российская Академия художеств стала заповедным хранилищем высокого образования и культуры страны, она всегда была лучшая в мире. Теперь она переживает не лучшие годы, поскольку наше общество после перестройки умов, становится все более сшитым по заокеанским меркам.
Скульптура, во всех странах, талантливым, гордым и честным вообще не по плечу, но я как-то всё-таки творю, живу с надеждой, веселюсь, и даже путешествую по миру. Учусь по-новому рисовать, пишу фантастические истории. Жизнь не проходит мимо, и она мне все интересней!
